Имперская графиня Гизела - Страница 21

— Да, я не хочу просить, — повторила она, однако уже не с такой самоуверенностью, чувствуя на себе взгляд пасторши. — Бабушка всегда говорила, что мне неприлично просить, что я должна просить только папа, но никого другого, даже госпожу фон Гербек!

— Правда? Бабушка действительно так говорила? — ласково и вместе с тем серьезно спросила пасторша, беря за подбородок девочку и глядя ей прямо в глаза.

— Я могу вас уверить, моя любезная госпожа пасторша, что это было неопровержимым убеждением покойной графини, — отвечала за ребенка госпожа фон Гербек с неописуемой дерзостью, — и, само собой разумеется, никто не имел права питать подобных взглядов на воспитание более, чем она, в ее высоком положении!.. Кроме того, я должна вам дать добрый совет, собственно ради интереса ваших детей, разъяснить вам, что в маленькой графине Штурм вы должны видеть нечто иное, чем в каких-нибудь Петерах или Иоганнах, с которыми вам приходится обыкновенно иметь дело!

Не возражая ничего гувернантке, пасторша позвала своего старшего сына, чтобы узнать, как было дело.

— Ты должен быть предупредительнее, — Произнесла она, когда ребенок закончил, — должен дать книгу маленькой Гизеле, как только она этого пожелала, — потому что она наша гостья, — помни же это, мой милый!

Затем дети отправились спать, а Гизеле пасторша дала сказки и свела ее в классную, дверь в которую осталась полуотворенной.

— Так, по-вашему мнению, — проговорила она, возвратившись, — я должна детям своим внушить уважением к маленькой графине? Но едва ли это возможно, так как я сама — извините мою откровенность — не питаю к ней этого чувства.

— Ай, ай, моя милейшая, так мало смирения в жене священника! — прервала ее гувернантка со своей обычной улыбкой. В тоне ее слышалось глубокое ожесточение.

— Я не так понимаю смирение, как вы, — проговорила пасторша также с улыбкой, полной юмора и простодушия. — Маленькую графиню я могу любить как ребенка, но уважать ее!.. Не понимаю, как взрослый человек может уважать ребенка!

Гувернантка поднялась.

— Это ваше дело, любезная госпожа пасторша, — проговорила она сухо.

На дворе послышался скрип саней, приехавших из замка.

Гизела вошла в комнату и подала пасторше книгу. Своеобразный был характер у этого ребенка! Ни нежно-льстивое обращение госпожи фон Гербек или кого другого из окружающих ее, ни даже ласки отчима не могли вызвать расположения и растрогать сердце этой девочки. Но теперь, прощаясь с пасторшей, женщиной, относившейся к ней с тем обожанием, к которому она привыкла, малютка бросилась к ней и с горячностью обвила шею ее своими худенькими руками.

Пасторша крепко поцеловала подставленные ей губки.

— Храни тебя Господь, милое дитя, будь мужественна и честна, — проговорила она, и голос ее стал необыкновенно мягок, — она знала, что видит ребенка в своем доме последний раз.

Выходка эта заставила побледнеть гувернантку. Холодно-презрительная улыбка была ответом на «ребяческую демонстрацию».

Сцена была прервана вошедшим лакеем, принесшим в комнату разные шали и салопы.

— Снесите вещи в комнату фрейлейн фон Цвейфлинген! — приказала она. Затем, взяв Гизелу за руку и приветливо наклонив голову, она проговорила, обращаясь к хозяйке:

— Много благодарна вам за ваш восхитительный рождественский вечер, моя милая госпожа пасторша!

С достоинством и грацией прошла она по комнате и по лестнице. Войдя же в комнату Ютты, вне себя бросилась на стул.

— Ни минуты я не должна оставаться здесь, моя милая фрейлен Ютта! — вскричала она, глубоко переводя дыханье. — Однако и в таком волнении я не могу показаться на глаза прислуге! Посмотрите, как горят мои щеки!

И она попеременно своими белыми руками стала сжимать виски и лоб.

— Боже милосердный, что это был за вечер! Само собою разумеется, я с Гизелой последний раз в этом благословенном пасторском доме!

Ютта побледнела.

— О, это еще будет не так скоро, — я во всяком случае сюда еще приду! — произнесла решительно маленькая графиня, подражая тону пасторского сына.

— Мы это увидим, мое дитя, — внезапно овладевая собой, возразила гувернантка. — Папа один может решить это. Ты не можешь еще судить, мои ангельчик, каких злейших врагов имеешь ты в этом доме.

— Слушайте, что я вам скажу, — зашептала она, кладя руку на плечо Ютты. — Невыносимый детский шум, этот отвратительный напиток, называемый чаем, грубые кушанья, которые нас заставляли есть, табачный дым, enfin, все эти жалкие сцены положительно убеждают меня, что ваше дальнейшее пребывание в этом доме невозможно. По крайней мере, пока вы ваше древнее имя не променяете на буржуазное, до тех пор вы еще должны наслаждаться всеми преимуществами вашего звания. Я беру вас с собой, и даже сию же минуту. Тем, внизу, мы дадим знать, что вы уезжаете со мной на праздники, — иначе с ними не разделаешься… Вы будете жить не у министра, не у маленькой графини Штурм, но лично у меня; я помещу вас в двух комнатах, составляющих часть моего громадного помещения, но если и это вам и вашему жениху не понравится, ну, тогда давайте уроки музыки Гизеле!.. Согласны?

Вместо всякого ответа молодая девушка поспешно вышла из комнаты и, минуту спустя, вернулась в узеньком салопчике, из которого она выросла.

— Я готова, — сказала она с сияющими глазами.

Госпожа фон Гербек подавила улыбку при виде смешного вида, который имела молодая девушка в этом старомодном одеянии. Она пощупала подкладку.

— Он слишком легкий, а теперь так холодно, — сказала она, снимая салоп с Ютты и роняя его на пол. — Лена прислала нам целый магазин, — продолжала она, выбирая из груды принесенных лакеем вещей синий атласный меховой салоп и белый кашемировый капор и собственноручно надевая то и другое на голову и плечи молодой девушки.