Имперская графиня Гизела - Страница 98

И маленькие ручки в бешенстве принялись рвать на себе волосы.

Министр нетвердой походкой подошел к ней — она отбежала в сторону, протянув руки.

— Не смей касаться меня! — угрожала она. — Ты не имеешь более никакого права на меня!.. О, кто возвратит мне потерянные одиннадцать лет!.. Мою молодость, красоту я отдала вору, плуту, нищему!

— Ютта! — В эту минуту человек этот снова овладел собою. — Ты теряешь рассудок, — сказал он строго. — В подобные моменты я всегда давал тебе вволю накричаться, как избалованному ребенку. Но теперь у меня нет на это времени. — С кажущимся спокойствием он скрестил руки на груди и продолжал:

— Хорошо, ты права, я обманщик, я нищий; у нас не останется и подушки, на которую мы могли бы преклонить голову, если все они явятся и предъявят свои законные права… Ты не единого упрека никогда не слыхала от меня, но если эти несколько минут ты решилась употребить на то, чтобы насмехаться надо мною, то и я тебе скажу, для кого я разорился… Ютта, припомни и сознайся, как с каждым годом нашего брака твои требования возрастали все более и более, сама княгиня не могла под конец поспорить с блеском твоих туалетов… Я постоянно без возражения исполнял твои желания. Моя безумная слепая любовь к тебе делала меня послушным орудием твоего безграничного тщеславия… Смешным ребячеством звучит твоя жалоба о потерянных одиннадцатых годах нашего брака — они дали тебе возможность наслаждаться жизнью! Руки твои могли буквально утопать в золоте.

Баронесса стояла все это время отвернувшись, теперь она повернула голову и бросила на него взгляд, полный злобы.

— О, ты отлично знаешь старую песню, которую постоянно тянет весь свет, когда дело доходит до разорения: «Виновата жена!» — вскричала она со смехом. — Жаль, милый Друг, что я так часто бывала свидетельницей несчастья, доводившего тебя до отчаяния в Баден-Бадене или в Гамбурге и тому подобных местах, обладающих сильным магнитом — зелеными столами! При подобных обстоятельствах я всегда убеждалась, что и твои руки отлично могли утопать в золоте, — или ты захочешь утверждать, что всегда вел законную игру?

— Я нисколько не намерен тратить слова на свою защиту… Кто, как я, сознательно вступил на тот темный путь…

— Да, темный, темный! — перебила она его, подступая ближе. — Превосходительство, конечно, рухнуло, — прошипела она. — Барон Флери спустился, с высоты своего величия и вступил на единственное оставшееся ему поприще — помощника банкомета!

— Ютта! — проговорил он и схватил с силой ее руки.

Она вырвала их и бросилась от него к двери.

— Не смей приближаться ко мне — ты наводишь на меня ужас! — вскричала она. — Ты весьма хитро начинаешь свое дело, навязывая мне вину, хочешь принудить меня нести с тобою ее последствия!.. Но не заблуждайся! Я никогда не последую за тобою, не разделю твоего позора и нищеты! Мои обязанности перед тобой более не существуют… Если в эти ужасные часы я и чувствую небольшое утешение, так это от сознания, что нравственно я никогда не была связана с тобой, — я никогда тебя не любила!..

Это было последним ударом, разразившимся над человеком, на которого с завистью устремлены были взоры окружающих, и этот удар, нанесенный очаровательными женскими устами, был самым жестоким из всех, обрушившихся на его голову.

Министр, шатаясь, направился к двери, как бы намереваясь оставить комнату, но ноги отказались служить ему; закрыв лицо руками, он прислонился к стене.

— Несмотря на все клятвы твои и уверения, ты никогда не любила меня, Ютта? — проговорил он с усилием, прерывая мертвое молчание в комнате.

Жена с диким торжеством, энергично покачала головой.

На губах его появилась горькая усмешка.

— О женская логика!.. Эта женщина безжалостно отталкивает от себя обманщика и при этом с милой наивностью объявляет мужу, этому самому обманщику, что она в продолжении одиннадцати лет обманывала его!.. О, ты еще сделаешь карьеру — перед тобою лежит еще несколько лет молодости и красоты; но конец этой карьеры… Ну, я хочу быть скромнее тебя и не стану рассказывать этим стенам, каков будет конец карьеры ее превосходительства баронессы Флери!

Взявшись за ручку двери, он обвел взглядом эту комнату.

Баронесса снова бросилась на кушетку; никогда она не казалась ему столь прелестной, как в эту минуту, в этой изнеможденной и полной отчаяния позе. Жгучее чувство любви к этой прекрасной женщине взяло верх над прочими страстями, кипевшими в растерзанной душе этого человека, — он забыл, что в этом обольстительном теле скрывалась жалкая душонка, он забыл, что это ненасытное, тщеславное сердце никогда не билось для него, — он снова подошел к кушетке.

— Ютта, дай мне твою руку и посмотри на меня еще раз! — сказал он прерывающимся голосом.

Она спрятала обе руки под подушку и еще ниже опустила лицо.

— Ютта, взгляни на меня последний раз, мы никогда не увидимся!

Она продолжала лежать неподвижно. Стиснув зубы, он вышел из комнаты. Неслышными шагами он миновал коридор и стал спускаться с лестницы. Долетавший снизу разговор заставил его замедлить шаги; скрытый перилами лестницы, он увидел внизу трех придворных, счастливых обладателей камергерского ключа. Лица их были встревожены, а тон голосов взволнованный.

— Итак, господа, его светлость уезжает, — сказал один из этих достойных кавалеров, натягивая перчатку на свою жирную руку и заботливо застегивая ее, — но я в силу данного мне приказания должен возвратиться в зал с возможно беззаботной миной, faire les honneurs — положение очень неприятное, когда имеешь на шее целый короб новостей!.. И не смешно ли: во что бы то ни стало князь хочет на сегодня затушить скандал, как будто завтра не станет он всем известен. Боже, что за кутерьма поднимется в нашей доброй резиденции! Любопытно посмотреть!.. Что, не говорил ли я вам всегда, господа? Имел ли я право или нет? Это был негодяй насквозь. И как я ни жалею его светлость, но для него, собственно, еще не так ужасно убедиться наконец, какому ловкому патрону такое долгое время подчинено было наше древнее, родовитое дворянство.